Заводской уклад

Подле завода в отдельном здании была устроена рабочая столовая на 500 мест, в которой отпускались обеды ценой по 8 - 10 копеек, состоявшие из двух блюд с порцией хлеба. Щи или суп в обычные дни варили с говядиной, в постный - с рыбой. Вторым блюдом была каша - гречневая, пшенная или перловая - заправленная топленым салом или постным маслом.

Ближе к обеденному перерыву у заводских ворот вставали со своими чугунками, горшками и корзинками бабы, торговавшие «всяким съестными припасом домашнего приготовления». Их товар был дешевле хозяйского, а потому покупателей у торговок всегда было предостаточно.

После сигнального гудка к окончанию работы пропускной номерок выдавался только после того, как заводская стража, вылавливавшая воришек-несунов, обыскивала каждого выходившего с завода. Из-за этих процедур у номерных ворот выстраивались длинные очереди - приходилось долго ждать, когда выпустят.

Весной и осенью, чтобы жившие в селах могли управиться с огородами, а летом с покосами, заводское начальство на несколько дней отпускало мужиков. А тому, кто соглашался работать в эти дни, платили больше. Дирекция наперечет знала все престольные праздники в окрестных селах, и рабочие из тех сел, где праздновали престол, могли не выходить на работу пару дней. Прогулом это не считалось, но день не оплачивался.

Такой способ ведения дел носил на себе отпечаток глубокой патриархальщины, свойственной российской фабрично-заводской жизни, своими корнями глубоко уходящей в среду крестьянской общины, из которой вышли большинство рабочих и мастеров. 

На заводе работало немало жителей заречных сел и деревень, и для их удобства был построен понтонный мост, но на его содержание из заработков всех рабочих удерживалось несколько копеек. Многие приезжали работать издалека, пользуясь специальными рабочими поездами, ходившими до станции Пески в одну сторону и до Луховиц в другую. Проезд обходился в 2 руб. 50 коп. в месяц - эти деньги вычитались из заработков.

Фабричное законодательство обязывало иметь при заводе больницу и школу, но их содержание покрывалось за счет вычетов 1% заработка всех работавших. Отдавать ли детей в заводскую школу, каждому была вольная воля, но коли рабочий записывал свое чадо в ученики, то посещение уроков было обязательным, и за прогулы школьников штрафовали их отцов. Примета новых времен - заводское потребительское общество, ведшее торг предметами первой необходимости. По сути, оно было продолжением старого хозяйского промысла, зародившегося на русских фабриках в совсем старые времена. Товары в лавке общества качеством были хуже, чем в городских торговых заведениях, а продавались с большой надбавкой цены. Главный фокус такого торга заключался в том, что рабочие жалованье получали, только отработав полный месяц. Они были вынуждены брать харчи в хозяйской лавке под запись долга в книге, которую вела заводская контора. При выплате жалованья долг по книге вычитался автоматически, как и штрафы, а на руки выдавался остаток суммы. Чтобы дотянуть до получки, рабочим снова надо было должать, либо беря продуктами на книжку, либо получая наличные в ссудной кассе, устроенной при заводе. 

Последнее благое начинание было уже порождением новых времен. Любой желавший, не дожидаясь месячного расчета, мог получить в заводской ссудной кассе любую сумму в размере заработка за отработанные дни. Но за каждый взятый рубль надо было отдать 1 руб. 65 коп., что составляло 21% годовых. Из 7000 работавших около 5000 человек ежемесячно брали ссуды, и выплаты по процентам приносили владельцам кассы до 200 000 чистой прибыли.

А на старых русских фабриках рабочим платили не деньгами, а «марками» - жетонами, на которые можно было обменять товары в фабричной лавке. Эти «квази-деньги» принимали и в городских лавках, но по курсу 75 коп. за рубль. От лавочников в фабричной конторе «марки» брали по 90 коп.

В те времена, когда в ходу были «марки», подрядившихся рабочих не отпускали за фабричные ворота - они так и жили при фабрике, в общежитиях-казармах. Хозяева уверяли, что делается это с благой целью - во избежание пьянства. На Коломзаводе насильно никого не держали. Хорошие заработки привлекали такую массу желающих работать, что попасть на завод можно было только за взятку. Пьяниц, воров и прочую шушеру, называемую «золотой ротой», просто гнали вон, занося их имена в черную книгу, и больше уже никогда на работу не брали.

Будучи убежденными технократами, владельцы завода верили в прогресс и стремились менять мир к лучшему, преобразовывая жизнь вокруг себя. В отличие от меценатов старой формации они не поддерживали неимущих, больных, старых и слабых. Когда с просьбой о помощи к Аманду Струве подошла вдова умершего работника, тот бросил только одну фразу: «Я не красно солнышко, всех обогреть не могу». И он же вместе с директором Антоном Лессингом на личные деньги выстроили для рабочих театр со зрительным залом на 150 мест, на сцене которого играла любительская труппа, собранная из рабочих и служащих завода. Хор Всехсвятской церкви в Боброве, считавшейся заводской, славился на всю округу, а кроме того, на заводе был филиал хорового общества и целых два хора любителей. Из рабочих и служащих сложился великолепный любительский духовой оркестр, который летом играл на танцевальной площадке возле театра. За вход на танцы взималась плата, функционировал буфет с подачей чая, кваса и прохладительных напитков - спиртного там не держали.

Все эти общества и спортивные кружки, сложившиеся при заводе, всячески поддерживались дирекцией. Владельцы предприятия не давали деньги, а вкладывали их, и созданное ими Общество полезных развлечений, спасавшее рабочих от водки и безобразий, было частью большого плана. Квалифицированный рабочий, металлист машиностроительного производства - это ценность гораздо большая, чем самый совершенный станок. Любой инструмент, любую машину можно купить или сделать, а того, кто сможет на них работать, надо вырастить и воспитать, что намного сложнее. Прежде это хорошо понимали.