Детективная классика

От решения развестись его не остановила даже перспектива потери жилища - дом принадлежал жене, а потому, уйдя от нее, Вихров вынужден был поселиться у родственников, живших в железнодорожной будке между станциями Конев Бор и Хорошово. 

Куковать бездомным бобылем он вовсе не собирался. Работая на Коломзаводе мастером в судостроительном цеху, получая приличный паек и нехудо зарабатывая, этот сорокалетний мужчина по тому голодному времени считался первосортным женихом. Оставалось только подобрать хорошую невесту, но за этим и ходить-то далеко не потребовалось. Неподалеку от будки родственников, где временно квартировал Вихров, находились дачи москвичей из числа тех, о ком принято было говорить «бывшие хозяева жизни». В городах новые власти реквизировали частные квартиры «классово чуждых» или уплотняли их, превращая в коммуналки, где бывшим владельцам оставляли комнатенку, от силы две. Дачи же как строения, находящиеся в сельской местности, подобным манипуляциям не подлежали, и тогда многие «бывшие» вынуждены были переселиться, так сказать, поближе к матушке-природе, став «зимогорами», как тогда называли тех, кто жил на дачах круглый год. 

Присмотревшись к местным «зимогорам», Вихров сосредоточил свое внимание на семейке Потаповых, состоявшей из матери, трех взрослых дочерей и полуслепого старика Елисеева. В голодный год глава семейства выехал куда-то на юг за хлебом и там сгинул, а его жена, дочери и пожилой родственник, застряв на подмосковной даче, выживали, как могли. Вызнав, что «дачники» живут очень худо, Вихров просто пришел к мадам Потаповой и попросил отдать ему Антонину, младшую из дочерей. Прежде такой мезальянс трудно было даже вообразить, но времена поменялись, и теперь, приняв такого зятя, мадам Потапова вместе с остальными обитателями дачи, отнюдь не блиставшими рабоче-крестьянскими родословными, разом превращались в «семью рабочего». По тем временам это был весьма весомый аргумент в пользу затевавшегося брака, а потому, вняв матушкиным увещаниям, Тонечка Потапова не стала отвергать притязаний пролетария. Вскоре они «записались» (как тогда называли акт регистрации брачного союза) и Вихров въехал на дачную жилплощадь супруги.

Все бы оно было хорошо, но, сочетаясь законным браком, Вихров вовсе не рассчитывал получить в приданое такого неприятного типа, как Елисеев. Этот дед хоть и проживал в доме Потаповых, так сказать, на птичьих правах, но по завету пропавшего отца и мужа, перед отъездом оставившего своих женщин на его попечение, держал себя по-хозяйски. Амбициозный старикан никак не желал признавать главой семьи Вихрова со всеми его пайками, заработками и статусом чистокровного пролетария, не упуская случая поставить его на место.

К весне 1921 года престарелый родственничек надоел Вихрову до чертиков. Можно сказать, что идея развязаться с этим неприятным человеком, убив его, пришла Вихрову в голову сама собой - вокруг только и разговоров было, что про убийства да грабежи, во всех газетах, что ни день, писали о кровавых происшествиях. Но гражданину Вихрову нужно было придумать, как провернуть это дельце таким образом, чтобы остаться вне всяких подозрений, сохранить звание законопослушного гражданина. Составив коварный план, Вихров предложил рабочему своего цеха Елизарову купить у него пудик муки и цену назначил небольшую. Только просил приехать поездом попозже, когда стемнеет, и ждать подле дачи в условленном месте. Туда он посулил принести муку, а деньги за нее получить с Елизарова утром, уже на заводе. Все это якобы было необходимо для того, чтобы строго каравшие за спекуляцию продуктами власти не прицепились бы к ним, выясняя, откуда мука.

Когда Елизаров в ночь на 9 марта 1921 года подошел к условленному месту возле дачи, там его уже поджидал в засаде Вихров. Заманив в ловушку свою жертву, он убил Елизарова, несколько раз хватив его ломом по голове. Управившись с этой частью плана, убийца пошел в дом и сказал Потаповым, что в сарай забрались воры. Велев женщинам запереться, Вихров повел Елисеева на двор и там подле колодца зарубил старика заранее припасенным топором. После этого он взломал двери сарая и, вернувшись снова на дачу, рассказал женщинам, что вор ударил деда топором, а когда бросился на него самого, он треснул его ломом по башке и, кажется, убил. 

То же самое Вихров повторил, отвечая на вопросы милиционеров, которых сам же и вызвал. Но версия, согласно которой вор убил Елисеева, а Вихров, защищаясь, сразил самого вора, продержалась совсем недолго. После того, как выяснили личность Елизарова, сыщики стали «копать» в цеху и узнали, что накануне Вихров и убитый о чем-то договаривались. Родные Елизарова рассказали, что тот собирался за мукой, говорил, что условился ехать поздно за город, куда-то на дачи. Жена и теща Вихрова не стали скрывать, что между покойным стариком Елисеевым и их новым родственничком то и дело вспыхивали конфликты. К тому кое-что добавили соседи. 

Но главный удар по позициям убийцы нанесла экспертиза, которая установила, что на одежде Вихрова остались брызги крови обеих жертв. По характерным особенностям этих кровавых следов определили, что удары наносил Вихров, и отпечатки пальцев его остались как на ломе, так и на топоре, а вот отпечатков пальцев убитого им Елизарова, который якобы зарубил старика Елисеева, на топорище не обнаружили. 

Преступнику явно не хватило опыта для того, чтобы все безупречно инсценировать. Изобличившая Вихрова дактилоскопия была признана только в 1910-х годах, накануне мировой войны, и немногие тогда о ней слышали. Уголовники знали о последствиях «игры на пианино», как они называли процедуру снятия пальцевых отпечатков, а Вихров при всей его хитрости был преступником-дилетантом и, упустив из виду столь важное обстоятельство, «наследил» на орудии преступления.

Сколь ни изворачивался Вихров, но вынужден был признаться. Следствие по этому делу затянулось надолго, и все это время он провел в коломенской тюрьме, которую на новый лад называли «домом заключения» а в обиходной речи сокращенно именовали «домзак». Суд состоялся лишь осенью 1924 года, и после тщательного разбирательства Вихрова признали виновным в двойном предумышленном убийстве. За это его приговорили… к восьми годам лишения свободы без строгой изоляции (трудовой лагерь) и к трем годам поражения в правах по отбытии срока, но, учитывая объявленную в связи с пятилетием революции амнистию, срок Вихрову скостили до трех лет двух месяцев «с учетом отбытого в предварительном заключении». Фактически это означало освобождение. Столь мягкое наказание за такое тяжкое преступление объясняется тем, что как ни крути, а был Вихров социально близким для пролетарского правосудия, а это давало большую скидку: за одно и то же преступление потомственному пролетарию и бывшему дворянину (а также купцу, попу и другому «бывшему») тогда полагались разные наказания.