Популярный интернет-мем гласит: «Русская литература целиком построена на страдании. Страдают или герои, или автор, или читатели». Даже беглый взгляд на современную русскую литературу позволяет заключить, что со времен Золотого века мало что изменилось. Все те же вечные темы, вечные вопросы, хотя и политые свеженьким соусом иных времен и иной материальной культуры. Но не стоит разочаровываться даже не попробовав. В конце концов, рецепты, проверенные временем, — самые вкусные!
Один из таких «рецептов» - вечный сюжет о маленьком человеке, который со времен гоголевской «Шинели» не перестает занимать русских писателей.
Ему, так или иначе, посвящены самые громкие литературные новинки последнего времени.
Роман Сенчин в романе «Зона затопления» следует, на первый взгляд, не столько вслед за Гоголем, сколько вслед за Валентином Распутиным. По крайней мере, сердце у него болит не просто о маленьком человеке, а о русской деревне и о ее «маленьких» жителях. Нам кажется, что со времен «Прощания с Матерой» многое изменилось, но это совсем не так для жителей зоны затопления. Какая, в сущности, разница, что за силы разрушают твою жизнь: бездушная партноменклатура или «невидимая рука рынка»?
Для Сенчина люди, живущие «на земле», не изменились. Весь их быт, все устройство их жизни, которое подлежит уничтожению, показано с внимательной любовью. Целая галерея живых характеров: местных жителей, переселенцев, которые попали на эту землю во время сталинских репрессий, мужиков, женщин, стариков и старух, проходят перед взором читателя, осененные авторским любованием.
Только вот, несмотря на очевидный авторский посыл и очевидное противопоставление «маленького человека» и злого чиновника-капиталиста, сквозь любовь и внимание проступает и неизменная со времен Гоголя убогость этих маленьких людей. Убогость не столько бытовая, сколько личностная, человеческая. Они сильно пьют, почти безропотно, с животной тоской, принимают произвол чиновников, они, даже самые образованные, вроде местной журналистки Ольги, очень плохо разбираются в устройстве современной жизни. Да, вот это самое – они катастрофически несовременны, как несовременен и традиционный, «раздумчивый» и, несмотря на обилие местного колорита (даже словарь диалектизмов дан в конце), очень академичный стиль автора, в речи которого слова современного сленга выглядят чужеродными и искусственными.
Другой автор, который не давал мне выключить читалку до тех пор, пока книга не закончилась – Александр Григоренко с романом «Ильгет. Три имени судьбы» - тоже пишет о маленьком человеке, о маленьком ненецком мальчике, жившем на берегах Енисея еще до монгольского нашествия. Этого маленького мальчика судьба бьет и швыряет, дарит счастье и отбирает все, и, по мнению автора, из этого круга нет выхода, нельзя, невозможно переделать этот мир так, чтобы все были счастливы. Другие герои – сильные и самоуверенные – пытаются бросать вызов судьбе. Приемный отец Ильгета, Ябто, не может смириться с судьбой и хочет «потрясти древо Йонесси», переделать этот мир так, чтобы все лучшее доставалось лучшим — самым сильным, самым смелым и ловким. Они же самые отчаянные и злые, как и сам Ябто. Он терпит неудачу и, в конце жизни, принимает свою судьбу.
Но Ябто на самом деле такой же «маленький человек», как и Ильгет. Не таков другой герой, который приходит на страницы романа в третьей части и постепенно, как половодье, заполняет его собой, своей волей, своей идеей. Это Чингис-хан. Он — не тварь дрожащая, и под его железной поступью древо Йонесси действительно сотрясается. Потрясающа сцена ханской охоты: когда зверей, всех какие попались, загоняют широким кругом из нескольких тысяч охотников, потом постепенно сжимают кольцо. И вот уже все твари, хищные и травоядные, добрые и злые, стоят бок о бок, не нападая друг на друга, смиряясь перед смертельной угрозой. Потому что перед лицом судьбы все равны.
Героиню романа «Зулейха открывает глаза» (автор Гузель Яхина) тоже хватает и тащит судьба. Правда, в этом случае роковые несчастья рукотворны и направляемы волей Вождя и государственного аппарата. Здесь тоже есть идея, которая движет механизмом репрессий, выдергивает людей из привычного уклада и перемалывает в своих жерновах. Причем, жертвами в этой машине оказываются все — и репрессированные ленинградские интеллигенты, и маленькая зеленоглазая татарка, и красный командир, который этапирует ссыльных. В отличие от первых двух «мужских» книг — героиня этой книги застревает в зубах адского механизма. Возможно, отчасти из-за того, что жизнь ее до раскулачивания была похожа на ад даже больше, чем жизнь в поселке посреди глухой тайги. Возможно, потому, что настоящую свободу не отнять никакими репрессиями. И Зулейха эту свободу в конце концов и обретает.
Про эту книгу много пишут, очень многие хвалят и, на мой взгляд, совершенно заслуженно. Это не просто женский взгляд на репрессии (на память, конечно, приходит «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, с которым роман Яхиной безусловно перекликается), это женский взгляд на судьбу. Не смиряться перед страшным, не идти у него на поводу, и не бросать ему вызов. Видеть и беречь то, что действительно имеет ценность: глаза ребенка, руки любимого, пение птицы, первоцветы в просыпающейся от зимнего сна тайге.
